Святая ночь читать, Сельма Лагерлеф: Святая ночь | Аргументы и Факты
И тем не менее Нияз получил диплом об окончании вуза. Что предвещает ее приход, добро или зло? Как на самом деле живут в стране восходящего солнца? После обсуждения событий, последовавших за падением звезды, султан разослал во все концы страны указ, в котором извещалось: всевышний покарал нечестивцев, обратив их в камень.
Я не знаю, испытывала ли я впоследствии горе большее, чем тогда. У меня умерла бабушка. До того времени она каждый день сидела на угловом диване в своей комнате и рассказывала чудные сказки нам, детям, смирно сидящим возле нее. Я не помню бабушку иной; мы боялись проронить хоть слово из ее рассказов. Это была очаровательная жизнь! Не было детей более счастливых, чем мы. Я смутно помню бабушку.
В памяти запечатлелось, что у нее были прекрасные, белые, как снег, волосы, что была она очень сгорблена и постоянно вязала свой чулок. Еще помню, что, когда бабушка кончала рассказ, она клала руку мне на голову и говорила: «И все это такая же правда, как то, что я тебя вижу, а ты — меня».
Бабушка умела петь красивые песни; но она это делала не каждый день. Одна из ее любимых песен был про какого-то рыцаря и морскую деву, там еще был припев: «Как холодно веет ветер, как холодно веет ветер по широкому морю».
О большинстве историй бабушки сохранились у меня лишь слабые, неясные воспоминания. Только один из них помню я так хорошо, что могу рассказать. Это маленький рассказ о Рождестве Христовом. Вот почти все, что у меня сохранилось в памяти о бабушке; но лучше всего я помню горе, которое меня охватило, когда она умерла. Я помню то утро, когда угловой диван остался пустым, и было невозможно себе представить, как провести длинный день. Это помню я хорошо и никогда не забуду.
Нас, детей, привели, чтобы проститься с умершей. Нам было страшно поцеловать мертвую руку; но кто-то сказал нам, что последний раз мы можем поблагодарить бабушку за все радости, которые она нам доставляла.
Помню, как ушли сказания и песни из нашего дома, заколоченные в длинный черный гроб, и никогда не вернулись. Помню, как что-то исчезло из жизни. Будто закрылась дверь в прекрасный волшебный мир, доступ в который нам был до того совершенно свободен.
С тех пор не стало никого, кто смог бы снова открыть эту дверь. Помню, что пришлось нам учиться играть в куклы и другие игрушки, как играют все дети, и постепенно мы привыкли к ним. Могло показаться, что заменили нам новые забавы бабушку, что забыли мы ее.
Но и сегодня, через сорок лет, в то время, как разбираю я сказания о Христе, собранные и слышанные мною в далекой чужой стране, в моей памяти живо встает маленький рассказ о Рождестве Христовом, слышанный мной от бабушки. И мне приятно еще раз его рассказать и поместить в своем сборнике. Это было в Рождественский сочельник.
Bce уехали в церковь, кроме бабушки и меня. Я думаю, что мы вдвоем были одни в доме; мы не смогли поехать со всеми, потому что она была слишком стара, а я слишком мала. Обе мы были огорчены, что не услышим рождественских песнопений и не увидим священных огней.
Человек шел все дальше и дальше. Наконец увидел он вдали огонек. Он направился к нему и увидел, что это костер. Множество белых овец лежало вокруг костра; овцы спали, их сторожил старый пастух.
Человек, искавший огня, подошел к стаду; три огромные собаки, лежавшие у ног пастуха, вскочили, заслышав чужие шаги; они раскрыли свои широкие пасти, как будто хотели лаять, но звук лая не нарушил ночной тишины. Человек увидел, как шерсть встала дыбом на спинах собак, как засверкали в темноте острые зубы ослепительной белизны, и овчарки бросились на него.
Одна схватила его за ногу, другая — за руку, третья вцепилась ему в горло; но зубы и челюсти не слушались собак, они не смогли укусить незнакомца и не причинили ему ни малейшего вреда.
Человек хотел подойти к костру, чтобы взять огня. Но овцы лежали так близко одна к другой, что спины их соприкасались, и ему было не пройти.
Тогда он взобрался на спины животных и пошел по ним к огню. И ни одна овца не проснулась и не пошевелилась». До сих пор я, не перебивая, слушала рассказ бабушки, но тут не могла удержаться, чтобы не спросить:. Это был старый угрюмый человек, который был жесток и суров ко всем людям. Завидев чужого человека, он схватил длинную остроконечную палку, которой гонял свое стадо, и с силой бросил ее в незнакомца.
Палка полетела прямо в человека, но, не коснувшись его, повернула в сторону и упала где-то далеко в поле». Помоги мне, дай немного огня. Только что родился Младенец; мне надо развести огонь, чтобы согреть Малютку и Его Мать.
Пастух охотнее всего отказал бы незнакомцу. Но когда он вспомнил, что собаки не смогли укусить этого человека, овцы не разбежались перед ним и палка не попала в него, как будто не захотела ему повредить, пастуху стало жутко и он не осмелился отказать незнакомцу. Но огонь уже почти потух. Сучья и ветки давно сгорели, оставались лишь кроваво-красные уголья, и человек с заботой и недоумением думал, как ему их взять и в чем унести.
Он со злорадством думал, что человек не сможет взять огня. Но незнакомец нагнулся, голыми руками достал из пепла горячих углей и завернул в край своего плаща.
И уголья не только не обожгли ему руки, когда он их доставал, но не прожгли и плаща, и незнакомец пошел спокойно назад, как будто нес в плаще не горячие уголья, а орехи или яблоки». Пастух очень хотел узнать, что все это значит.
Поэтому он встал, пошел за незнакомцем и дошел до его жилища. Тут увидел пастух, что человек этот жил не в доме и даже не в хижине, а в пещере под скалой. Стены пещеры были голы, из камня, и от них шел сильный холод. Тут лежали Мать и Дитя. Хотя пастух был черствым, суровым человеком, ему стало жаль невинного Младенца, который мог замерзнуть в каменной пещере, и старик решил помочь Ему.
Он снял с плеч мешок, развязал его, вынул мягкую теплую овечью шкурку и передал незнакомцу, чтобы завернуть в нее Младенца. Но в тот же миг, когда показал пастух, что и он может быть милосердным, открылись у него глаза и уши, и он увидел то, чего раньше не мог видеть, и услышал то, чего раньше не мог слышать. Он увидел, что пещеру окружили множество ангелов с серебряными крыльями и в белоснежных одеждах.
Все они держали в руках арфы и громко пели, славословя родившегося в эту ночь Спасителя мира, Который освободит людей от греха и смерти. Тогда понял пастух, почему все животные и предметы были нынче так добры и кротки, что не хотели никому причинить вреда. Ангелы были всюду; они окружали Младенца, сидели на горе, парили под небесами. Всюду было ликование и веселье, пение и музыка; темная ночь сверкала теперь множеством небесных огней, светилась ярким светом, исходившим от ослепительных одежд ангелов.
И все это увидел и услышал пастух в ту чудесную ночь, и так был рад, что открылись глаза и уши его, что упал на колени и благодарил Бога». Ведь ангелы каждую Рождественскую ночь летают над землею и славословят Спасителя. Ни свечи, ни лампады, ни солнце, ни луна не помогут человеку — только чистое сердце открывает очи, которыми может человек лицезреть красоту небесную. Глубокая, таинственная ночь спустилась на землю, такая темная, черная, какой еще никогда не видели люди.
Можно было подумать, что весь земной шар погребен под сводами глубокого погреба или окутан густой черной пеленой. Невозможно было на самом близком расстоянии отличить землю от воды, легко было заблудиться на самой знакомой дороге. Ни один луч света не падал с небес, ни одна звезда не зажглась в эту ночь на мрачном, таинственном небосклоне, а месяц отвернул свой ясный лик от земли.
Такими же глубокими, как тьма, были тишина и молчание на всей земле. Ни один звук не хотел нарушить торжественного, глубокого молчания этой ночи. Реки затаили в глубине свое течение, не было слышно ни плеска волн, ни шелеста листьев, замерли ветры, и даже листья осины перестали трепетать. Если бы кто-нибудь взглянул в эту ночь на море, то увидел бы, что волны морские не ударялись о прибрежные скалы, остановили свое вечное движение, а в пустыне песок не хрустел под ногами путника.
Вся природа замерла, чтобы не нарушать торжественного покоя святой ночи. Даже трава не осмеливалась расти в эту ночь, роса не сверкала алмазными каплями, а цветы не дерзали испускать благоухание. В эту ночь хищные звери не нападали, ядовитые змеи не жалили, собаки не лаяли. Еще удивительнее и прекраснее было то, что даже неодушевленные предметы не хотели нарушать святости чудесной ночи, отказывались участвовать в недобром деле.
Ни одна отмычка не помогла бы вору открыть замок, ни один кинжал не пролил бы кровь. Как раз в эту ночь в Риме несколько человек в темных плащах вышли из дворца императора и направились через город к священному Капитолию. Нынче днем сенаторы и другие знатные римляне объявили императору Августу о своем намерении воздвигнуть в честь него храм на священном холме Рима.
Но он еще не дал им на это согласия. Император не знал, угодно ли богам, чтобы рядом с их храмами на священном холме был поставлен храм в честь него, человека.
Он надеялся узнать волю богов через своего бога-покровителя и отправился ночью принести ему жертву. Император был стар и слаб; его несли на носилках, потому что Августу было бы не под силу подняться на вершину холма по высоким ступенями лестницы Капитолия.
Август сам держал клетку с двумя голубями, предназначенными для жертвоприношения. Ни жрецы, ни сенаторы, ни солдаты не сопровождали императора; с ним были только его друзья; впереди шли слуги с зажженными факелами, свет которых разгонял ночную тьму; тут же шло несколько рабов, они несли треножник, священный нож и уголья — словом, все необходимое для жертвоприношения. Император был весел, по дороге он, не переставая, беседовал и шутил со своими друзьями. Ярко горели факелы, и пока путники шли по узким улицам Рима, никто из них не заметил ни чрезвычайной мглы, ни поразительной тишины этой ночи.
Но когда поднялись они на верхнюю площадку Капитолия и достигли открытого места, предназначенного для нового храма в честь Августа, люди заметили, что в природе происходит что-то необычайное. Свет многочисленных факелов рассеял тьму, и люди увидели на самом краю обрыва какую-то бесформенную темную фигуру.
Сначала путники приняли ее за сломанный бурей пень оливкового дерева или старый обломок какой-нибудь древней громадной статуи, но наконец разглядели, что это живое существо, и в ужасе отступили: перед ними была старая мудрая сивилла. Трудно было представить себе человека, к которому время было бы менее милосердно; несуразно высокая, с поднятыми старыми, длинными, как крылья, костлявыми руками, она походила на мрачную, зловещую птицу.
Уже много-много лет старая сивилла не показывалась людям, не выходила из горного ущелья, где жила в одной из пещер. Что могло заставить ее подняться на крутой обрыв Капитолия? Что предвещает ее приход, добро или зло? Ведь она знает все, что должно случиться с человеком, она пишет свои пророчества на листьях деревьев и повелевает ветру отнести вещие слова тому, кому они предназначены. Может быть, она пришла, чтобы предсказать императору грядущую судьбу?..
Страх, овладевший людьми, был так велик, что они готовы были пасть ниц по первому знаку сивиллы. Но она сидела неподвижно, как неживая, и, казалось, даже не заметила пришедших. Затенив глаза рукою, она пристально вглядывалась в черную, беспросветную тьму. Но как могли что-нибудь различать ее старческие глаза, когда на расстоянии всего нескольких шагов мрак становился непроницаемым?
Тут, на вершине, люди сразу заметили, как темна ночь; словно темные завесы спускались с небес, и взор не мог ничего различить на расстоянии вытянутой руки. Тибр точно спал мертвым сном, ни разу не донеслось ропота его шумливых журчащих волн.
Воздух был душным и влажным, с трудом можно было им дышать; какая-то обессиливающая истома овладевала людьми, им было тяжело двигаться, руки и ноги отказывались повиноваться, холодный пот выступал на лбу. Но никто из друзей императора не решился сознаться, что боится. Не желая огорчать господина, они старались уверить его, что все необычное в этой ночи — добрые предзнаменования для Августа: вся природа затаила дыхание, чтобы приветствовать нового бога!
Старая сивилла, наверное, пришла для того, чтобы поддержать императора, поклониться и приветствовать его. Друзья Августа и не подозревали, как далека была от них в эти мгновения старая сивилла. Дух ее перенесся через необозримые моря и пустыни в далекую страну Востока. Ей казалось, что она идет по незнакомому обширному полю.
Старческие ноги ее то и дело натыкаются в темноте на какие-то мягкие кочки; нагнувшись, сивилла увидела, что это были овцы: она шла через огромное стадо спящих овец. Вдали мерцал огонь пастухов, и она направилась к нему. Пастухи мирно спят вокруг догорающего костра, тут же лежат длинные остроконечные палки, которыми они обычно защищают свои стада от хищных зверей. Немного дальше дремлют сторожевые собаки; они не слышат, как подкрадываются к стадам небольшие звери со сверкающими глазами и острыми зубами.
Это шакалы. Но овцы не вскакивают в ужасе, почуяв их; не лают собаки, не просыпаются пастухи — все спокойно спят… О чудо! Шакалы не хватают добычу, они спокойно ложатся возле овец и мирно засыпают, как домашние ручные животные…. Напряженно смотрела сивилла вдаль, она была вся поглощена тем, что видела, и не замечала того, что происходило за ее спиной. Треножный жертвенник был поставлен посередине площадки; зажглись уголья, распространяя аромат жертвенного курения.
Император осторожно вынул из клетки одного из голубей; но руки Августа были так слабы, что он совершенно не мог владеть ими: без малейшего усилия голубь выскользнул из его пальцев, взмахнул крыльями и исчез в темноте. Это был дурной знак, и все снова с затаенным страхом взглянули на сивиллу; не она ли принесла несчастье?
Люди не могли знать, что старая сивилла была духом в далекой стране. Она все еще стояла у костра пастухов и прислушивалась к какому-то таинственному, едва слышному звону, который шел неизвестно откуда и трепетно будил мертвую тишину ночи. Долго не могла сивилла разобрать, откуда этот звон, наконец различила, что звуки несутся с небес.
Она подняла голову и увидела лучезарных ангелов в белоснежных одеждах: они скользили по воздуху, наполняя все пространство от земли до небес, и словно искали кого-то. Сивилла внимала нежному песнопению ангелов и не видела, что Август снова готовился к жертвоприношению. Император омыл руки, велел очистить жертвенник и подать второго голубя. Но, несмотря на все предосторожности, он снова не смог удержать птицы, голубь выскользнул из рук, взвился над головой императора и скрылся во мраке.
До того времени она каждый день сидела на угловом диване в своей комнате и рассказывала чудные вещи. Я не помню бабушку иной, как сидящей на своём диване и рассказывающей с утра до ночи нам, детям, притаившимся и смирно сидящим возле неё; мы боялись проронить хоть слово из рассказов бабушки.
Это была очаровательная жизнь! Не было детей более счастливых, чем мы. Я смутно помню образ бабушки. Помню, что у неё были прекрасные, белые, как мел, волосы, что была она очень сгорблена и постоянно вязала свой чулок. Ещё помню, что, когда бабушка кончала рассказ, она клала свою руку мне на голову и говорила: «И всё это такая же правда, как то, что я тебя вижу, а ты меня».
Помню, что бабушка умела петь красивые песни; но пела их бабушка не каждый день. В одной из этих песен говорилось о каком-то рыцаре и морской деве, к этой песне был припев: «Как холодно веет ветер, как холодно веет ветер по широкому морю». Вспоминаю я маленькую молитву, которой научила меня бабушка, и стихи псалма. О всех рассказах бабушки сохранилось у меня лишь слабое, неясное воспоминание. Только один из них помню я так хорошо, что могу рассказать.
Это маленький рассказ о Рождестве Христовом. Вот почти всё, что у меня сохранилось в памяти о бабушке; но лучше всего я помню горе, которое меня охватило, когда она умерла. Я помню то утро, когда угловой диван остался пустым, и было невозможно себе представить, как провести длинный день.
Это помню я хорошо и никогда не забуду. Нас, детей, привели, чтобы проститься с умершей. Нам было страшно поцеловать мёртвую руку; но кто-то сказал нам, что последний раз мы можем поблагодарить бабушку за все радости, которые она нам доставляла. Помню, как ушли сказания и песни из нашего дома, заколоченные в длинный чёрный гроб, и никогда не вернулись.
Помню, как что-то исчезло из жизни. Будто закрылась дверь в прекрасный волшебный мир, доступ в который нам был до того совершенно свободен.
