Валерий логачев маньяк
В телевизоре — не было. Гастролировали, так сказать, по спортзалам первой, девятнадцатой, шестидесятой, восемнадцатой и других школ. Убийца был задержан через 2 года, им оказался врач Василий Кулик.
Именно в этом районе, где в году происходило всего восемь-десять преступлений в год, за три дня были найдены убитыми три женщины. В итоге оказалось, что жертвами летнего Валерия Логачева стало 13 человек. Не все погибли, но у выживших в милиции не принимали заявления. Отличительной особенностью всех пострадавших были длинные косы, которые будоражили психику маньяка.
Пойман он был в деревне Дьяковка Краснокутского района и приговорен к исключительной мере наказания - расстрелу. Бывший прокурор-криминалист прокуратуры Саратовской области Юрий Моисеев сказал про дело Логачева: «Я 30 лет проработал в прокуратуре, ничего подобного не встречал». Красивый купеческий город, который в советские годы превратился в крупных промышленный и культурный центр.
Здесь учился Юрий Гагарин , буянил Емельян Пугачев , своим знаменитым земляком саратовцы считают литературного персонажа Хлестакова ». Автор включил в программу историческую справку о нашем городе и кадры кинохроники с его видами, рассказал о технологии выпечки саратовского калача. Мнение авторов публикаций может не совпадать с позицией редакции.
За содержание материалов, размещенных в разделах "Блоги" и "Свободная трибуна", а также за комментарии пользователей ресурса редакция ответственности не несет. Директор — Гурин Николай Александрович. Главный редактор — Майоров Максим Петрович. Вячеслав Володин о возможном возвращении смертной казни в России: Не надо никаких референдумов, достаточно решения Конституционного суда. Доллар Это нисколько не нарушало какую-то очень теплую, семейную обстановку во время таких совместных мероприятий.
Учила Римма Платоновна нас хорошо. Я, например, учился с удовольствием и с неподдельным старанием. Мы учили: «русский язык — устный и письменный», «литературное чтение» «арифметику», «чистописание». Были уроки труда, рисования, пения и физкультуры.
Я был, как тогда говорили, «твердым ударником» — четверки перемежались с пятерками, в том числе по поведению. Сильно протестовал, помнится, против того, что на уроках труда нас, мальчишек, заставляли вышивать различные узоры. Но занимался прилежно, и даже мое вышивание «крестиком» мама ставила в пример моей младшей сестре, говоря, что вот Лешка лучше вышивает. Практическая польза была несомненна — я никогда не испытывал впоследствии трудностей во владении иголкой.
И даже когда надо было, в молодые годы, перешивал себе брюки или рубашки по требованиям моды…. Непременным элементом тех лет было участие в общественных организациях.
Как я стал «октябренком» и получил право носить звездочку с портретом юного Володи Ленина, не помню. Видно, не было никакого торжественного принятия, раздали звездочки и все. Во-первых, надо было выучить «Торжественное обещание». Помню до сих пор: «Я, юный пионер страны Советов или Советского Союза перед лицом своих товарищей торжественно клянусь — жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия». Во-вторых, принятие происходило в клубе «Заготзерно».
В зале, где по вечерам демонстрировались фильмы, с двух сторон от сцены висели портреты вождей во весь рост. Справа — Ленин, слева — Сталин. Нас поставили в ряд, у нас на вытянутых руках висели красные галстуки.
Их нам торжественно повязывали. Кстати, галстуки были двух видов — обычные, из сатиновой, простой ткани, и шелковые. После повязывания галстука и прикалывания значков с тем же Лениным, но постарше, мы получали право в ответ на возглас вожатого: «К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы! Мне запомнился этот день еще и тем, что радостный — приняли в пионеры, могу носить галстук — я помчался к бабушке на улицу Хакасскую.
Мне хотелось, чтобы мою радость кто-то разделил. Родители были на работе, так порадую бабушку. Ее я встретил в ограде, она кормила куриц.
И погнала петуха в огород. Ожидаемого триумфа, к сожалению, не получилось…. Годы учебы в начальной школе знаменуются в моей памяти воспоминанием о событии, которое в той или иной степени одинаково передают мои современники. Был солнечный апрельский день. Мы учились во вторую смену. И Римма Платоновна после первого или второго урока зашла в класс радостная и объявила, что наш человек полетел в космос. Занятия отменяются — можете идти домой. Мы шли домой, хотелось поделиться радостным событием!
Но все встречавшиеся уже почему-то знали, что Гагарин полетел. Маму я встретил перед домом в окружении соседок, все были радостные, было солнечно, стоял апрель года…. У меня не было никаких сомнений, что я живу в самой лучшей стране на свете, что впереди ждут новые победы….
Оглядываясь на школьные годы, вспоминаются блаженные часы, когда закончились уроки и ты свободен! Вперед, на улицу! Улица — площадка радости мальчишек. Весной на улице образовывались огромные ручьи, на которых так хорошо было пускать деревянные кораблики.
Можно было пойти на болото, на место, где теперь находится четвертая школа. Там весной образовывалось настоящее озеро, и мы плавали по нему на сколоченных из досок плотах. Устраивались хоть и не морские, но не менее захватывающие озерные бои.
Любимым местом отдыха была река Ташеба. В начале шестидесятых годов Абакан как город обрывался на линии нынешнего Дворца железнодорожников. Он еще не был построен, и здесь начиналась самая настоящая хакасская степь. Пешком или на велосипедах мы устремлялись на берег Ташебы.
Неглубокая ленивая река только возле железнодорожного моста была широкой и глубокой. Самые смелые ныряли с моста, а еще более смелые взбирались даже на верхнюю перекладину и прыгали оттуда. Способов нырять было два — головой вперед и «топориком», что значит, сложив руки, просто спрыгнуть. С детских лет осталось леденящее кровь воспоминание, что если ныряешь головой и в воде угодишь на проплывающую газету, то разобьешься насмерть.
Откуда там могла взяться газета? И почему можно угодить в нее головой? Походы по степи к реке пробуждали лучшие чувства. Мягкая трава, расцветающие синие пикульки, суслики, мелькающие тут и там, огромное палящее солнце — хорошо. Рядом друзья — соседские мальчишки. С ними никогда не соскучишься. Никаких тебе забот и печалей. Идешь по степи и радуешься жизни. Иногда на реку уходили с ночевкой, тогда говорили — «с ночевой».
Тогда шли по реке влево вверх по течению. Очень приятно было следовать изгибам речки, брести по воде, совершенно прозрачной и теплой. Находили удобное место, разжигали костер и ловили пескарей.
В стеклянные пол-литровые банки крошили немножко хлеба, на горло надевалась ловушка, сделанная из толя или рубероида. Иногда жарили здесь же на берегу, иногда приносили домой. Мама жарила со сметаной и мукой, конечно, было вкусно. По вечерам, через дорогу, напротив нашего дома, вечером собирались все ребятишки улицы.
Играли в лапту, в «пристенок», в «чику», в прятки. Сейчас я смотрю на нашу улицу, практически не изменившуюся и думаю, где здесь можно было прятаться? А ведь прятались, находили места, играли в прятки постоянно. Весело было, шумно…. В середине шестидесятых на улице произошло большое событие. Валера Салов, учившийся тогда, по-моему, в пединституте, а позднее работавший директором восемнадцатой школы, поставил на улице, возле своих ворот, теннисный стол.
Все свободное время наше переместилось сюда. Игра в настольный теннис захватила всех. Каникулы после седьмого и восьмого классов я провел за этим зеленым столом. Мы проводили чемпионаты, писали прямо на заборе турнирную таблицу, умение хорошо играть высоко ценилось. Когда уже начинало смеркаться, возобновлялась любимые игры на бревнах. Например, в отгадывание названий фильмов. Назывались только первые буквы. Например, — ПП. Отгадывал, кто называл — «Первая перчатка».
Или — СП. Или ПР. Возникали споры, горячие. Хотя фильмов было мало и загадать такой, чтобы было его трудно отгадать, было непросто. Вспоминаю, кстати, встречу в моем раннем детстве в только что отстроенном Доме культуры имени XXII партсъезда. Он был возведен напротив бывшего клуба «Заготзерно» в котором меня принимали в пионеры.
Здесь демонстрировались кинофильмы, устраивались танцы, работали кружки. А однажды, неожиданно для собравшихся, перед началом фильма состоялась встреча с артистами. Не помню год, и не помню какой фильм пришел смотреть, но было это в середине шестидесятых прошлого века.
Ныне — легенды советского кино. И тогда очень знаменитые по ролям в фильмах «Тихий Дон», «Как закалялась сталь», «Коллеги», «Председатель», «Хоккеисты». Впечатление это произвело, конечно, сильное, если и сейчас помню их, стоящими на сцене.
Что говорили, конечно, стерлось из памяти, но остались незабываемыми мысли, с которыми я шел домой после киносеанса. У меня было какое-то острое ощущение жалости к артистам: «Да, видно, плохо у них идут дела, если вынуждены ездить в нашу глухомань.
Карьера, видно, заканчивается…». Такие смешные детские впечатления. А ведь главные события их жизни были впереди. И увидев их тогда, у нас в Доме культуры Заготзерно я, конечно, с особым чувством следил за их ярким творческим путем, с радостью убеждался, что мои искренние детские страхи и опасения не имели под собой никакого основания.
В году, работая в Москве, я специально пошел на спектакль вахтанговского театра «Три возраста Казановы». В нем играли все три красавца мужчины, три великих актера — Ульянов, Лановой, Шалевич. И, конечно, вспоминал, что их карьера не закончилась гастрольным выступлением в абаканском Доме культуры имени XXII партсъезда.
Но вернусь к нашим бревнам. Здесь, на бревнах, шло взросление. На нашей улице в те годы было много детей. В семьях было трое-четверо, а то и шестеро. Старшие верховодили. Время от времени наши матери кричали: «Генка! На бревнах рассуждали обо всем на свете.
Запомнился разговор после полета Гагарина. На небе высыпали крупные яркие звезды. Разговор зашел о том, что там, наверное, кто-то тоже живет. И, может быть, тоже сидят на бревнах и на нас смотрят. Не называю фамилию, он и сейчас живет на нашей улице и по-прежнему знает всё. Это был аргумент.
О Боге было не принято говорить, смеялись над редкими нашими родственницами, которые ходили в церковь. Пасха воспринималась как замечательный праздник с крашеными яйцами и сладкой пасхой «паской». Мы были сплошные атеисты, но не по убеждению, не по знанию, а просто потому, что нам внушали: религия — это плохо, Бога нет. А раз взрослые говорят, значит — нет. Хотя хорошо помню, что вопрос о Боге волновал, сидел в сознании вопросом: «А может, все-таки есть?
Давно ли вы были в библиотеке? Атавизм, — без тени сомнения скажет активный пользователь Интернета. В наши дни опостылевших бурь и страстей, когда в житейском море, казалось бы, нет уже сил выдерживать шквалы отрицательных эмоций — скачущие цены, невыплаченная зарплата, ложь политиков, возможный нож из-за угла, крушение всех и всяческих привычных представлений, — есть еще гавани, где может хотя бы на время укрыться ваш корабль.
Их немного: музей, театр, церковь, баня И — библиотека. Более того, сколько бы ни было у вас в доме книг, они привычны и доступны, как привычны супружеские отношения. Поход в библиотеку, поиск в общественной книжной кладовой единственной и неповторимой для твоего душевного состояния книги, эмоционально сравнимы с возвышенным лирическим переживанием.
Решение об ее открытии было принято на заседании исполкома Абаканского горсовета депутатов трудящихся 25 мая года. И вот уже более 50 лет являюсь ее читателем. Одноэтажный домик с тремя окнами со ставнями, окруженный когда-то палисадником, со скрипучей дверью, открывавшей вход в волшебный мир печатного слова, сохранился и поныне.
Его перестроили, теперь здесь то ли контора, то ли склад, но, проходя мимо, сознанием отмечаю: «Я здесь был». И это стократно верно — был. Значит, читал — чувствовал, размышлял, узнавал, переживал — значит, был, рос Я считаю, что мне повезло.
В году, после окончания Канского библиотечного техникума, заведующей детским отделением стала Мария Федоровна Баранова. Оглядываясь на школьные годы, я понимаю сейчас, что никто из учителей не оказал на меня такого благотворного духовного влияния, как библиотекарь Мария Федоровна.
Она и книги из «второй». И не только на меня. Вокруг заведующей детским отделением постоянно вились ее юные читатели. Она от природы имела дар педагога, учителя. В те годы с книгами было трудно. Мало у кого имелись значительные собрания. Это сейчас книжные полки, по крайней мере, непременная принадлежность интерьера.
Хотя, похоже, эта мода прошла… А тогда между нами, мальчишками, шел непрерывный обмен книгами. В ходу были единичные экземпляры. Впрочем, это имело свою ценность. До сих пор не забуду впечатления, когда по цепочке ко мне приходили редкости того времени: «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», «Конармия», «Наследник из Калькутты», любимейшие до сих пор «Три мушкетера». Детективы тогда не особенно ценились по простой причине: практически полного их отсутствия.
В библиотеках также было негусто, в «Советской Хакасии» даже публиковались призывы к жителям города: «Книги выпускаются огромными тиражами. И все—таки их не хватает Жители города Абакана, комсомольцы и пионеры!
К вам обращаются библиотекари города Сдавайте прочитанные книги в ближайшую библиотеку» С. Кстати, характерный штрих времени. Речь шла, конечно, о бесплатной сдаче В те времена Дюма, Майн Рид, Фенимор Купер, Жюль Верн и другие столь сладостные для детского сердца писатели постоянно числились в разряде дефицитных и, как говорят в библиотеках, были «на руках».
Во власти библиотекаря была возможность придержать «бестселлер» для страждущего читателя. Эта совершенно бескорыстная власть применялась в интересах самых рьяных книгочеев. Вместе с другими я входил в кружок активистов, сложившийся вокруг Марии Федоровны. Как я теперь понимаю, ничем особенным мы ей не помогали. Просто она выделяла среди читательской массы самых завзятых книголюбов и стремилась привить нам культуру чтения.
Учила искать нужную книгу, пользоваться каталогами, писать библиотечным почерком, понимать библиотечную классификацию впоследствии, в университетские годы особенно, я не раз с благодарностью вспоминал уроки Марии Федоровны. Конечно, никаких «официальных» уроков не было, все происходило в живом общении, на грани между всерьез и играючи. Наверное, у нее и был дальний прицел: отвлечь нас от не вполне безобидных уличных соблазнов, направить нашу энергию на мирные цели Вот это «активистское» положение и позволило мне не довольствоваться книжками, выхваченными из пацаньей «цепочки», а читать по выбору, систематически.
Могу сказать, что книги сделали меня. За что по век жизни благодарен Марии Федоровне Барановой. Переход на взрослый абонемент я совершил уже подготовленным читателем. Кроме того, был «свой». Каковым и остаюсь много лет, до сих пор.
Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасён человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда—нибудь нам во спасение…». Так считал великий русский писатель Фёдор Михайлович Достоевский. Хорошо оглянуться на детские годы, вспомнить их. Интересно что, оглядываясь, понимаешь, что не раз и не два, жизнь твоя могла бы пойти по совсем другой, как пел Высоцкий, «своей колее».
У меня это могло бы произойти сразу после четвертого класса. Как я уже рассказывал, я был страстным книголюбом. Причем прочитанное тогда, в детстве, воспринималось очень остро. Герои книг буквально оживали и звали за собой. Начало шестидесятых годов… Многое в повседневной жизни еще определялось эхом прошедшей Великой Отечественной войны.
Среди моих сверстников был очень велик авторитет военных, армии. Любимая игра — в войну. Строили штабы, чертили карты сражений, вырезали из дерева пистолеты и автоматы. Интересно, что считалось достоверным — если пойти на ближайшую к Абакану гору Самохвал, то можно обнаружить видимо-невидимо винтовок, сабель, оставшихся после партизан армии Щетинкина-Кравченко, которые якобы прятали их там. Что мешало пойти и забрать их?
Мешало совершенно живое представление, что гора Самохвал просто кишит змеями, гадюками. И смельчаков никак не находилось…. Среди мальчишек непрерывно шел обмен какими-то интересными только нам вещами. Первое место среди них занимали предметы, относящиеся к военному делу. Например, через мои руки прошли старый бинокль с одним целым окуляром, настоящая буденновка, настоящий, хоть и неисправный, обрез, офицерские погоны, фехтовальная рапира с обломанным кончиком, настоящая кобура для пистолета….
Интересно, что в наших играх мы почему-то больше склонялись к «красным партизанам», как-то было живо представление, что в наших краях «красные» сражались с «белыми» и непременно побеждали. Мы выворачивали внутрь рукава пальтишек и набрасывали их на плечи, как бурки героев Гражданской войны. Видимо, в такой атмосфере на меня воодушевляющее впечатление произвели герои книги Бориса Изюмского «Алые погоны».
Она рассказывала о том, как живут суворовцы, воспитанники суворовского училища. Быть такими же, как они, оказаться в атмосфере товарищества, служить в армии — эта мечта захватила меня. Не помню уж, как я объяснял это своим родителям.
Но, наверное, убедил. Хотя вряд ли родители сильно хотели отпускать меня. Так или иначе, но мы пошли в военкомат. Я прошел комиссию, был признан годным.
Но было велено подождать, сразу отправить не могут. Придет разнарядка, тогда все и решится. Наверное, я никогда потом так не мечтал поступить в высшее учебное заведение, как мечтал поступить в суворовское военное училище. К моему величайшему сожалению, через некоторое время отец мне сообщил, что в этом году на Абаканский военкомат разнарядки в суворовские училища не пришло.
Это был большой удар. Я так мечтал о том, что дальше буду учиться «на военного», буду носить замечательную форму… Увы, не сбылось… Сейчас с трудом представляю свою военную карьеру. В эти годы я мог бы быть отставным военным — полковником или, может быть, генералом?
Нет, не верю…. Пришлось идти в пятый класс своей родной тринадцатой школы. Потекли учебные будни. Ничего яркого не вспоминается. Оказалось к тому же, что у меня маловато способностей к познанию точных наук.
Как только началась алгебра, геометрия, так я скатился в «троечники». Родителям говорили, что надо повышать усидчивость, прилежность. Они принимали меры, но кто сможет преодолеть дух независимости, самостоятельности подростка?
Книги, книги, книги… Вот что ярко всплывает в сознании того времени. Книги на самые разные темы. Обнаружилось, что меня интересуют не просто художественные романы, но и научно-популярные книги.
Если я прочитал про пиратов, например, «Остров сокровищ», то следом я искал книги, рассказывающие о морских кораблях, о землях, где действовали пираты, о народах, живших на тех землях…. Громадное впечатление на меня произвела книга Александра Дюма «Три мушкетера». Я перечитал все, что только можно было найти в библиотеке о том времени. Перечитал все, что Дюма написал о мушкетерах. И все, что только можно было тогда прочитать на русском из написанного Дюма.
В эти же годы на экране появился двухсерийный франко-итальянский фильм «Три мушкетера».
Впервые я его смотрел в летнем кинотеатре «Мир», находившемся в городском парке. Примерно на том месте, где сейчас расположена концертная площадка. Из зеленого деревянного здания я вышел в восхищении. Я смотрел этот фильм снова и снова.
Потом он шел в кинотеатре «Космос» на Гавани по одной серии. И я каждый день ходил смотреть. Потом я как-то насчитал, что за время показа фильма «Три мушкетера» в Абакане я смотрел первую серию семнадцать раз, а вторую, почему-то, пятнадцать…. Разочарованием для меня стал позднее показ по телевидению фильма, столь ныне популярного, с Михаилом Боярским. Мне показалось, что мою детскую чистую радость опошлили и изваляли в грязи.
Все эти вульгарные песенки «Пора—пора—порадуемся…», идиотские ужимки и прыжки совершенно не вязались с благородными мушкетерами, жившими в моем сознании. Режиссера Юнгвальд-Хилькевича я терпеть не могу до настоящего времени.
Я могу ему при встрече сказать, по аналогии с известной интермедией Жванецого: «Ты, Георгий, «убийца»… Ты убил в своем фильме благородный дух мушкетеров». Сознаю, что меня не поймут восхищенные поклонники этого фильма. Но я точно знаю, что мушкетеры книги Дюма и мушкетеры фильма Юнгвальд-Хилькевича различаются как небо и земля, как вода из чистого родника и из водопроводного крана… И я неправильно выразился, сказав, что фильм как-то затронул мое сознание.
Нет, в детские годы благодаря прекрасным книгам получил иммунитет на всякие популярные изложения по мотивам этих книг. Это одно из главных достижений моих школьных лет…. В году в тринадцатой школе я заканчивал восьмилетку. Было два выпускных класса. Восьмой «А» и восьмой «Б». Наш «Б» сильно отличался своей неуправляемостью. Про такие классы учителя говорят — «трудный» класс. Объяснений этому много, но все они схематичны и не отражают глубинной причины — почему в коллективе лидерами становятся не самые успевающие, дисциплинированные ребята, а, наоборот, те, кто учится с двойки на тройку, грубит учителям?
Они задавали тон в классе, формировали «коллективное бессознательное», в котором учителя выглядели какой-то необъяснимо вражеской стороной. Это, видимо, чувствовали и учителя. Ярко проявилось такое противостояние, когда в класс пришла новая учительница по физике. Она запомнилась тем, что с самого начала заявила: у меня большой опыт, я работала в колонии с малолетними преступниками, а уж вас-то, мол, обломаю.
Это заявление вызвало резкий протест. Ее совершенно невзлюбили — может быть за то, что она нас сравнила с преступниками. В результате получилась какая-то совершенно необъяснимая «фронда». То есть мы фактически решили доказать, что мы еще хуже «малолетних преступников» и с нами ей не справиться. Ей грубили, отказывались отвечать, придумывали различные каверзы. Почему так происходило? Неужели все в классе были отпетыми? Нет, конечно.
Но вот тот случай, когда коллектив ориентируется на сильных личностей, независимо от того, к чему они призывают. Сильными личностями мы тогда считали тех, кто проявлял свою независимость от учителей, им подражали. Считалось более важным получить одобрение со стороны наших коноводов, чем со стороны учителей. И вот такой отрицательно настроенный коллектив оказался сильнее учительницы. Через некоторое время она ушла от нас.
Мы торжествовали победу.
Это резко подняло авторитет наших лидеров. И, может быть, отрицательно сказалось на их дальнейшей судьбе. Возможно, они почувствовали вкус к сопротивлению, неповиновению общепринятым нормам. Вначале это были учителя, затем общественный порядок. Некоторые из наших лидеров впоследствии попали в тюрьму.
Кто виноват? Семья и школа? Трудно сказать…. Я вспоминаю сейчас наших учителей в восьмилетке. Замечательные люди. Ларькина, Бобылев, Чубай, географ Сан Саныч, «трудовики», учительница рисования, в войну летавшая в женском бомбардировочном полку, завуч Софья Семеновна, старшая пионервожатая — все они, конечно, хотели и старались сделать нам только хорошее… Но это понимаешь только потом. Когда в девятом классе нам задали написать сочинение на тему «Самый интересный человек, которого вы встретили в жизни», я написал сочинение о той самой учительнице, которая пообещала, что переделает нас, как переделывала малолетних преступников.
Мое сочинение заняло какое-то место на каком-то конкурсе.
Учительница литературы Валентина Ивановна Костина иногда просила у меня это сочинение для того, чтобы показать его кому-то. В девятый класс я пошел в новой школе.
Это была знаменитая в те годы — десятая. Она и сейчас хорошая школа, но на фоне новых, появившихся в последнее время, не так выделяется. А тогда это была «базовая» школа пединститута. И соперничала только с первой школой. Наш класс был составлен из двух классов, учившихся в тринадцатой школе. И резко отличавшихся. Если наш класс был неуправляемым, беспокойным для учителей, то другой — вполне прилежный и спокойный. И вот что важно отметить сразу. Когда нас объединили, наши лидеры остались «за бортом», произошло резкое изменение ориентиров в классе.
На первый план выдвинулись те, кто хорошо учился, но, главное, те, кто проявил себя в спорте, в туризме, в общественной работе. Мы стали серьезнее, взрослее. Вспоминая девятый, десятый классы я вспоминаю то благотворное влияние, непередаваемое словами, но мощное и действенное, которое шло от наших выпускников. В нашем классе учился Толя Логачев. Старший брат его, Василий, только что закончил школу. И вот компания наших недавних выпускников была у нас примером для подражания.
Наши старшие товарищи были старше нас всего на два-три года, но они были для нас несомненными авторитетами. Во всех областях. Они были нетривиальными людьми. Вспоминаю один пример. Это было время, когда шло острое идеологическое сражение. В Китае — «культурная революция», культ Мао, а у нас — борьба с великодержавным китайским шовинизмом.
Высоцкий в те годы спел ироническую песню о «великом кормчем», о том, как «Мао по реке Янцзы плывет». Откуда возникло название «Компашка Мао» не знаю, но именно так называли себя наши, не побоюсь этого слова, — кумиры. На реке Енисей, на берегу было место, где они отдыхали, и где на скале крупными белыми буквами было выведено — «Компашка Мао». Это совершенно не имело отношения к политике, но это имело отношение к проявлению собственных независимых суждений….
Трудно объяснить, но какой-то свет с горних вершин исходил от всего, что делали наши старшие, наши выпускники. Когда они приходили на баскетбольную секцию мы смотрели на них, как на молодых богов. Мы переписывали на наши магнитофоны те записи, которые получали от них — «Beatles», Высоцкий, барды. У меня до сих пор хранятся записные книжки со стихами и песнями, которые фактически нас формировали. Потому что это была настоящая поэзия. Здесь Снегурочки нет, ей, наверное, в сказке теплей.
Нельзя при этом не вспомнить об учителях. Оглядываясь назад, я вижу, что все они были в чем-то интересны, несомненно, любили свое дело и старались передать свои знания нам. Однако, влияние некоторых ограничивалось временем уроков и не распространялось за пределы школьной программы. Больше всего отдавала нам времени наша классная руководительница, заслуженный человек, замечательный учитель. Однако, наверное, не ошибусь, если скажу, что наиболее сильное, неформальное влияние на наш класс оказал учитель физики.
Прошло уже почти полвека, но я, как будто это было вчера, помню, как в наш девятый «В» класс абаканской десятой школы вошел невысокий, широкоплечий, лысоватый человек, поздоровался и сказал:. Посему откройте ваши кондуиты и талмуды Вот это обращение — «молодые люди», какие-то «кондуиты», «талмуды» — одно из моих ярких, не забытых впечатлений школьных лет.
С одной стороны, совершеннейший пустяк, многие любят щегольнуть какими-то словечками, а с другой — очень характернейший штрих к портрету Олега Николаевича Черткова, который в своих отношениях с миром и людьми теперь я это знаю органичен. И если он говорит «кондуиты», то не рисуется, а просит открыть наши школьные тетрадки по физике. Вообще для его поведения в самых разных ситуациях лучше всего подходит определение — естественность.
Он — абаканец, учился во второй школе, в первой на территории Абакана, которая была расположена на берегу реки. В десятую пришел после Абаканского пединститута и службы в армии — пятого января шестьдесят третьего года. В памяти многих выпускников «десятой» Олег Николаевич остался не только как преподаватель, но и как руководитель туристических походов. В году туристы школы отмечали летие.
Была издана книга «Тропа длиной в полвека». Цитата: «Начало становления туризма относится к г. Но, главное, он остался в памяти нашим старшим товарищем, а если по большому счету — настоящим человеком, которым. Есть ведь все-таки такое понятие — коллектив города и лучшие люди этого коллектива. Конечно, многие из нашего класса проявили желание участвовать в походах под руководством Олега Николаевича.
Отмечу важное обстоятельство — финансовая сторона обеспечивалась самостоятельно. Те, кто хотел идти в поход, зарабатывали сами. Помню, например, как на Абаканском механическом заводе мы разгружали вагон с шифером. Другой важной частью нашей школьной жизни был спорт. Если брать с точки зрения достижения высоких результатов, то выдающихся спортсменов среди нас не было.
Но мы любили заниматься спортом, особенно сильной была наша команда по баскетболу. Многие вечера мы проводили в спортзале. Большой потерей для нас был период, когда в начале десятого класса шел ремонт нашей школы. Это был капитальный ремонт с перепланировкой. В начале учебного года мы временно учились в только что открывшейся тогда ой школе. И настолько сильным было наше желание заниматься баскетболом, что мы ходили по другим школам и договаривались о матчах со сборными этих школ.
Гастролировали, так сказать, по спортзалам первой, девятнадцатой, шестидесятой, восемнадцатой и других школ. Спорт сближал, дарил радости общения, открывал нам новых знакомых, мы чувствовали себя в Абакане, как в большом, но своем доме.
В году школа стала трехэтажной, и у нас появился замечательный спортзал. И даже был собственный ключ от него, и мы в любое время, в выходные, в каникулы, могли приходить и «гонять мячик».
Собирались компании, приходили наши выпускники, и осуществлялась та самая связь поколений, с которой не сравнить мероприятия, проводимые в ходе комсомольских собраний. После тренировок мы шли в соседний железнодорожный гастроном, действующий и до настоящего времени. И пили сок. Был томатный сок за десять копеек. Но мы любили сливовый сок за двенадцать копеек. Очень вкусный сок. Здесь надо, наверное, сказать о нашей общественной активности.
Активности не было. Мы участвовали в мероприятиях, ходили на демонстрации, платили взносы в комсомольской организации. Причем, как я теперь понимаю, в эти годы нас все устраивало идеологически. Или, точнее, нас это напрямую не касалось. Лозунги о том, что «Планы партии — планы народа» совершенно нас не задевали, воспринимались как должное.
Как это ни странно прозвучит, но, оказывается, скажу о себе — действительно верил, что впереди нас ждет коммунизм, «светлое будущее всего человечества». Абаканский мальчишка шестидесятых годов, я, до определенного момента, совершенно бессознательно воспринимал существующие идеологические установки. Они не мешали мне жить, не задевали мое сознание.
До определенного времени. Наверное, до того, как начал по-настоящему взрослеть…. Говоря о школьных годах абаканца, мне хочется затронуть тему, вечную в человеческом обществе. Тему лирических отношений между мужчинами и женщинами, которые начинаются, видимо, сразу после того, как появляется это понимание — мы разные.
Девчонки, девушки, женщины — это они, а мальчишки, подростки, юноши, мужчины — это мы. И наоборот. Поэтому говоря о школьных годах нельзя обойти молчанием эту тему.
Да и зачем обходить? Вечная и прекрасная тема. На мой взгляд, мы, абаканские школьники и школьницы шестидесятых годов находились в более естественной социальной атмосфере, чем нынешние юные абаканцы. Что я имею в виду? Невозможно представить, что в шестидесятые годы, проходя мимо киоска «Союзпечати», можно было увидеть те призывные фото женской плоти, которые сейчас имеются в изобилии.
Телевизионные передачи подтверждали знаменитое женское высказывание эпохи перестройки — «В СССР секса нет». В телевизоре — не было. Ну, а Интернета с его совершенно неограниченными возможностями, с его самыми откровенными сайтами, просто не было.
Вот я пытаюсь вспомнить какие-то предметы сексуальной тематики, которые произвели на меня впечатление? И в памяти всплывает авторучка, которую если перевернешь, то с красавицы спадает платье и она оказывается в купальнике.
Вспоминается также фотография красивой женщины в широкополой шляпе — артистка Клавдия Шульженко. Что-то больше ничего на эту тему не вспоминается. Но не забыты романтические переживания.
Мне кажется, еще в третьем классе мы пытались выяснить, в каком классе самые красивые девочки. В соседнем классе мы насчитали троих. Но зато, решили мы единодушно — в нашем классе самая красивая.
Таня Тулинова. Она мне очень нравилась. Сейчас сам на себя удивляюсь, но я попросил учительницу, чтобы она посадила меня рядом с Таней. И учительница, Римма Платоновна, пересадила. Помню, как Таня вернулась с перемены и увидев меня за своей партой ничего не сказала. Только т а к посмотрела. Вспоминается, впрочем, что учительница потом высказывала сожаление, что пересадила меня. Она полагала, что я пересел к двум мальчишкам позади и впереди меня, с которыми любил поговорить во время уроков.
Но я-то знаю, что причиной была Таня. Нельзя забыть, что притягательность школы заключалась и в том, чтобы увидеться на переменках с девочкой из соседнего класса. Помню, как мне очень нравилась одна семиклассница из соседнего класса, увидеть ее на перемене было счастье. Она редко выходила из класса, сторонилась подружек. Мне иногда казалось, что она замечает меня. Но каково же было мое страдание, когда я увидел, что она — одна из лучших учениц — стала, как тогда говорили, дружить с Зеленцовым, одним из тех, кто доставлял хлопот учителям.
Вспоминаются и не самые лучшие моменты. Например, почему-то одну из девчонок в нашем восьмом классе считали гулящей. Ее обзывали, не давали проходу. Однажды, на перемене, ее ударил один из наших мальчишек.
Пошла кровь из носа. И никто из нас не помог ей, пока не пришла учительница. Почему-то никто, и я в том числе, не возмутился. Приняли как должное, рыцарями мы, как теперь понимаю, не были, во всяком случае в этом конкретном случае не проявились. Но, наверное, какие-то выводы я сделал, если до сих пор у меня неспокойно на сердце, когда я вспоминаю эту плачущую одинокую фигуру….
Когда строили виадук через железную дорогу по улице Мира, то мост сделался одно время настоящим бульваром для гуляний. Здесь мы прогуливались парами, как будто было интересно подняться на мост. Здесь назначались свидания. Однажды моему соседу, симпатичному парню, Генке Куликову, передали записку, в которой его приглашали на мост вечером. Он уговорил меня пойти с ним. Мы пошли. Быстро вычислили, кто приглашал его среди гуляющих. Когда подошли к двум девчонкам, то те почему-то набросились на меня: «Ты чего пришел?!
Тебя кто приглашал?! А я чем хуже соседа Генки? Но были и победы над сердцами. Летом мы все много времени отдавали настольному теннису. Однажды возвращались с Ташебы, куда ездили на велосипедах, и увидели возле одного из домов в поселке МПС стол для тенниса.
Дом этот стоял последним. Рядом был большой котлован, в котором строился будущий Дворец железнодорожников. И вот сюда мы стали приезжать каждый вечер. Приезжали мы конечно, не только из-за тенниса. У нас был свой стол. Приезжали из-за того, что познакомились с девчонками из МПС.
У нас даже образовались пары. Я истратил много фотопленок, на которых они были запечатлены. А больше всего было фотографий Зины. Сильные чувства были. Жаль, что фотографии потом погибли во время наводнения года. А тогдашние девушки и сейчас живут в Абакане, мы иногда видимся. Наверное, они тоже вспоминают время настольного тенниса, время романтических увлечений. В старших классах школы эти увлечения перерастают в более сильные чувства.
Мы взрослели. На школьных вечерах возникали отношения, в которых не надо слов. Однажды, когда мы все возвращались с вечера, она взяла меня под руку. И я погиб. Как пел Высоцкий — «Наверное, я погиб. Глаза закрою — вижу…». Вижу, что первая любовь, школьная любовь не поддается описанию словами. Хорошо, что она была. Хорошо, что эти сильные романтические чувства нисколько не зависят от времени, они всегда были и будут.
Независимо от того, что продается в киосках, показывают по телевизору, или демонстрируют напоказ в Сети. Я думаю, что и сейчас это внешнее буйство плоти мало влияет на характер лирических взаимоотношений мальчишек и девчонок.
И сейчас какой-то абаканский мальчик ждет не дождется перемены, чтобы увидеть ее. И, может быть, даже удастся постоять вместе у окна школьного коридора…. Наступала осень. И вместе с ней заботы о сохранении выращенного урожая.
Если не ошибаюсь, то пословица говорит — «Осень — год кормит». Во всяком случае для нашего края, для абаканцев, наступает пора сбора «второго хлеба» — картошки. Сколько себя помню — столько помню поездки на картошку. Вначале на посадку. Кто-то из родителей на работе записывался на участок под посев, и вскоре наступала самая легкая часть перации «Второй хлеб» — посадка. Хорошо было протоптать между участками межу, вбить колышки с обозначением, что это будет наша картошка, быстро посадить и просто побыть на природе в разгар весны.
Особенно хорошо, если рядом речка. Купаться еще рано, но посидеть на берегу и то хорошо. Отправляясь летом на прополку, основная мысль, когда едешь — сильно заросло поле травой или нет? И как здорово, если трава, конечно, есть, но все-таки над ней видны кусты картошки. Но бывает, что приезжаешь и — вот беда-то! В любом случае — за работу, товарищи! Что ни говори, а существует это необъяснимое ощущение — радость труда!
Когда оглядываешь в конце дня поле, и видишь вместо зарослей травы ровные ряды зеленых кустиков картошки — какое удовлетворение! Разве человек не преобразователь природы, разве он не вносит упорядоченность в буйство стихийных сил?! Хорошо после таких трудов праведных поесть летом вкусную окрошку из свежих овощей.
И вот осень. Готовятся мешки, на них пишут или пришивают особые отметки, вместо тяпок — одна-две лопаты. И вперед. Копать картошку — это, конечно, труд. И хорошо, если картошка выросла крупная, вытаскиваешь куст — и сразу почти полведра, еще куст — и идешь, ссыпаешь в мешок.
А если мелкая — такую нет настроения и копать, так, на корм поросенку или на семена. Но что-то я не припомню неудачных лет. Один за другим позади остаются мешки, или правильнее сказать — кули картошки.
В середине дня обед на поле из свежесваренной картошечки, а к ней все дары и припасы осенней поры, прежде всего, конечно, — помидоры. Перед началом обеда, мама, помню, громко призывала: «Кузьма-Демьян, Кузьма-Демьян, идите к нам, обедайте с нами…».
Конечно, этот призыв шел не от книжных знаний о покровителях крестьян — Козьме и Дамиане, а передавался от поколения к поколению от маминых предков из «Расеи». Вечером, пока ждешь машину, в костре испекается картошка. Бывало, что на поле приходилось ночевать.
Но это редко, хотя все равно — самые лучшие воспоминания. Дома картошку сушили, тщательно перебирали и закладывали на хранение. Обычно ссыпали в подполье. В пятидесятых-шестидесятых годах оставшуюся картошку обязательно доставали из подполья ранней весной. Наш район Заготзерно все-таки застраивался практически в низине, в некоторых местах было просто болото, на котором мы плавали на плотах.
И в подполье, первое время, пока не выросли тополя, забиравшие влагу, весной появлялась вода. Часть картошки, и значительная, шла на корм скоту. В магазинах купить мясо, а, тем более, колбасу, было большой проблемой.
Колбаса фактически была лакомством, а не повседневным блюдом. Поэтому у большинства семей опора была на собственные силы, на свое «натуральное хозяйство». В Абакане только самый центр и некоторые районы напоминали о том, что это город. А в основном, вид был деревенский. Конечно, корова в доме, это — молоко, простокваша, творог, масло. С молочными продуктами был бы только хлеб, да картошка — и порядок.
Из детских лет запомнились белые круги — молоко, замороженное в больших чашках. Больше мне такие изделия никогда не встречались. К хлебу, картошке добавлялись огурцы-помидоры и разные другие овощи с огорода. А что не подходило хозяевам, шло на корм поросенку. Почти в каждом дворе раздавалось повизгивание одного, а то трех-четырех поросят. Правда, я не помню, чтобы у нас было больше одного «Бори», как обычно называли поросенка.
Отец увлекся разведением кроликов.
